Утром следующего дня, после тщательной подготовки и выбора позиций диверсанты приступили к выполнению своей задачи. Началось мерное и абсолютно бессмысленное убийство…

Сначала по немногочисленной охране госпиталя открыли огонь снайпера. Винтовки Симонова с глушителями полюбили не одни только советские разведчики. Немцы высоко оценили качество, надежность и универсальность русского оружия — командование Вермахта даже издало особый приказ, требующий от трофейных команд с особым вниманием собирать снайперские и бесшумные версии СВСок, а затем отправлять наверх, к руководству. А уж бонзы с витыми погонами эти винтовки чуть ли ни поштучно распределяли по спецподразделениям…

Стрельбу по охране все же заметили — один из докторов рванул к машинам, видимо хотел подать сигнал водителям, но не успел. По грузовикам из кустов ударили ракеты. Трофейные американские «Базуки» ценились в Вермахте ничуть не меньше СВСок…

Расчет немцев был идеален — госпиталь в связи с прорывом на севере от Одессы срочно перебрасывали к Николаеву, а значит в один прекрасный момент все придет в движение. И это движение возможно сейчас лишь на машинах — раненых надо вывозить, ибо ходоки из них неважные. И диверсанты дождались своей минуты…

Полторы сотни раненых, те, кого успели погрузить в машины — погибли. Осколочно-фугасные ракеты с легкостью разрывали один за другим кузова грузовиков и разбрасывали тела пассажиров, а иногда и сгрудившихся у машины людей… Одна из ракет ударила прямо в лобовое стекло стоящего чуть в стороне от погрузочной площадки обыкновенного городского автобуса. Автобуса битком наполненного напуганными неожиданной стрельбой маленькими детьми…

Выжившие раненые, врачи и медсестры попытались спастись бегством. Тщетно. До сельских построек добежать не было никакой возможности — клуб как назло построили не в самом Светлом, а за его окраиной. Расчистили и заасфальтировали большую площадку для летнего кинотеатра и областной ярмарки достижений… Госпитальные палатки и чадящие остовы грузовиков хоть немного прикрывали тех, кто пытался убежать, но выскочив на пустырь, гибли.

Прошло всего несколько коротких минут и все утихло. Десяток уцелевших под огнем медиков и раненых затаились в палатках и здании клуба. Они посчитали, что безжалостный враг удовлетворится своими достижениями и уйдет.

Но враги так не думали. Лишь спустя двадцать минут последний из «бранденбуржцев» покинул госпиталь. Оглянувшись на секунду, диверсант замыкающий группу, удовлетворенно ухмыльнулся. Последний штрих, на взгляд диверсанта, был идеальным! Изуродованные тела женщин и детей разбросанные прямо на дороге, да еще и заминированные — это, несомненно, принесет еще больше жертв, и поселит страх в душах упорных, но слабых русских! А уж продажные и трусливые янки вовсе — сбегут, узрев и ощутив то, что представляет эта война!..

Алина Кюрчева, трясясь от пробирающего до костей холода и чудовищного страха, вышла из клуба лишь тогда, когда из поселка на дорогу выехала колонна грузовиков с бронеавтомобилем во главе. Побелевшие от напряжения руки все так же крепко сжимали рукоятку пистолета. Красные от слез глаза девушки цепко следили за высокой фигурой американского офицера соскочившего с подножки бронеавтомобиля. Медсестра узнала этого человека. Но Майкл Пауэлл не узнал ее… Взгляд офицера был пуст и бездонен.

— Не…не троньте ее… Ми…мины… — Алина не признала свой голос. Дрожащий, хриплый. Этот голос одернул Пауэлла, и он бессильно замер выставив пред собой руки. Замер в сантиметре от тела изувеченной девочки, госпитальной сестры. — То…товарищ Пауэлл…

— Алина, опусти пистолет… Опусти. — Девушка вздрогнула всем телом, когда ее руки коснулось что-то влажное… Измазанная кровью и грязью повязка на руке Измайлова вынудила девушку опустить, а затем и отпустить оружие. — Лейтенант тебя не понимает…

— Я понимаю… — Трясущейся рукой, стянув с головы каску, американец посмотрел на инженера. Животный страх овладел Измайловым, и он невольно шагнул, назад ища в себе силы не закричать. Пред лицом советского командира стояла сама Смерть. Седовласая, с иссеченным шрамами лицом, безжалостная, кровожадная и жестокая смерть, обличенная в человеческую форму…

Глава 2

Избежать отсветственности

События того дня отложились в моей памяти лишь редкими, неясными отрывками, словно частичками забытого с рассветом сна. Кошмарного сна… Пред глазами изредка всплывают ужасные картинки наполненные кровью и болью. Смерть окружала меня, и я был наполнен смертью. Лишь одно видится четко — желание убивать. Жестоко, болезненно, медленно убивать, упиваясь видом чужой крови, хлещущей из ран… И я убивал. Сначала стрелял, а потом рвал голыми руками, резал ножом… Убивал, и убивал, и убивал!.. Потом пала тьма. Остался лишь голос. Одинокая фраза издалека: «Тяжелый груз ты несешь, парень…»

Сознание ко мне вернулось не скоро. Очнулся я, как узнал потом, лишь спустя сутки. Пробудившись, я обнаружил себя в несколько неожиданном месте — в маленькой, одноместной больничной палате. Весь был в бинтах и пластырях. Совершено измотанный и морально опустошенный. Не сознавал я, что со мной случилось и почему, да и плевать на это было — настолько пусто было на душе. Ситуацию прояснил неожиданно явившийся тогда ко мне Дерби.

Он вихрем влетел в палату, разнося по ней морозный дух. На удивление командир был не в медицинском халате и тапочках, как заведено правилами в медучереждениях, а в запорошенной снегом армейской шинели и грязных ботинках. Взгляд его, полный глубоких дум и тревог, меня сильно обеспокоил. Да и вообще, несколько нервное поведение первого рейнджера внушало опасения.

— Артур, — Полковник решительно шагнул ко мне, безуспешно пытающемуся сесть на койке, но перетянутый бинтами живот не позволял согнуться, — ты помнишь, что было 31 декабря? День тому назад?

— Я был в Одессе, и утром по приказу командования ООР вместе со своим взводом выдвинулся в район села Переможное. Предстояло обеспечить охрану резервного склада снабжения от немецких диверсантов, высадившихся ночью в том районе… — Отвечаю на вопрос, а сам быстро прокручиваю все, что было в тот день. Как бежал из штаба во взвод с приказом, как забирали транспорт и боеприпасы, как со взводом выезжал из Одессы. Вспомнив, какую дорогу я выбрал — через Светлое, банально завис. Пред глазами ярко и отчетливо встали самые страшные образы, когда-либо виденные мной. Трупы, много трупов. Маленькие дети, женщины, безоружные медики и пациенты госпиталя…

— Артур! АРТУР! СМОТРИ НА МЕНЯ! НА МЕНЯ СМОТРИ!! — Дерби тряс меня за плечи и бил по лицу. — Смотри на меня…

— Господи… — Слезы брызнули из глаз, и я просто взвыл. Взвыл как раненый зверь. Мне было больно. Физически и душевно. Я ненавидел этот мир и эту войну. Я ненавидел фашистов. Я ненавидел это проклятое прошлое и тех людей, что втянули меня сюда. — ГОСПОДИ, ЗА ЧТО⁉.. За что⁈.. Детей малых? Девчушек тех⁈ За что⁈..

— Guards! Call the doctor now! Hurry!.. — В палату тут же влетел доктор со шприцем. В ногу кольнуло иглой, и спустя минуту я стал удивительно спокоен и расслаблен. Терзавшее только что мука и боль удивительным образом отступила, притупилась, но не исчезла. — Артур… Нет, Майкл. Прошу тебя, послушай. Я отлично понимаю, что ты чувствуешь. Я все видел. Знаю, почему ты поседел, — я невольно потянулся рукой к коротко стриженым волосам, но остановился, ну не рвать их же что бы посмотреть на седину,- и знаю почему совершил все то, что совершил. Но ты меня сейчас услышь… Ты впал, не знаю даже как это обозначить, в бешенство что ли, когда увидел, что произошло в Светлом. И нарушил поставленный приказ. Ты бросил свой взвод и вместе с сержантом Кейвом на бронеавтомобиле бросился в погоню за диверсантами, напавшими на госпиталь. Ты бросил взвод, Майкл!.. Черт. Ты даже Кингу голову пробил прикладом, когда он тебя пытался остановить… — Это меня задело. Я ударил, да еще и прикладом того, кому доверял свою спину, свою жизнь. Человек, защищавший и оберегавший меня во всем пал жертвой моего безумия. — За сержанта не беспокойся, он в порядке. Сэм и тогда не дал тебя в обиду — придержал твоих же подчиненных и не дал тебя задержать. Но и разумного решения сразу не смог принять. Ты умчался прочь!.. А он лишь через десять минут отправил отделение бойцов за тобой, еще отделение оставил для разминирования и сбора тел. Он всего с двумя десятками бойцов отправился к складу. Слышишь? Но этих сил оказалось недостаточно. — Дерби говорил сбивчиво, нервно, словно пытался зачем-то высказать мне все, что произошло как можно быстрее, словно времени было мало. — Немцы ночью выбросили не две, как нам сообщали, а четыре группы диверсантов. И не по пять, а по пятнадцать человек… Считалось что их цель склад и станция Переможное, но мы ошиблись. Три группы по пятнадцать человек нанесли одновременный удар только по складу. Охрана и два отделения рейнджеров не сдержали их натиск, есть потери… Но хуже другое — Одесская группировка вот-вот будет окружена и отбиваться в городе будет нечем… Потому что ты, Майкл, мать твою, впал в бешенство… — Глубочайшее сожаление слышалось в этих словах. — Из-за тебя оборона будет чудовищно сложной… С северной Украины я снял два взвода рейнджеров. Их вчера самолетами перебросили в Одессу… Но это не самое худшее… — Впервые командир смотрел на меня так, словно я его сын совершивший страшное преступление. И жалко, и стыдно, и страшно. — Ты… Ты собственноручно убил 10 диверсантов из той группы, что напали на госпиталь… Они тебя смогли изранить, но не убить… Я видел, ЧТО ты с ними сотворил… Ребята Хорнера, когда нашли тебя блевали дальше, чем видели. Крови ты пролил море. Да и на своих бойцов чуть не набросился. Вне всяких сомнений ты был не в себе. Не отдавал отчета в том, что делаешь. И не спрашивай что именно ты сотворил с врагами. Это, не побоюсь сказать, справедливая кара для них, туда тварям и дорога… Но слишком уж ужасная была их смерть, Майкл. Мы же выше всего этого. Сильнее. И этот факт, к сожалению, усугубляет твое положение…